телей, налаживал переписку, обменивался ли­стовками, литературой и даже передавал деньги для стачечников, как это он сделал, например, для рабочих Иваново-Вознесенска.

В феврале 1897 г., после 14 месяцев тюрем­ного заключения, Ленин был сослан в село Шу­шенское Енисейской губернии. В ту же губер­нию были сосланы другие руководители «Союза борьбы» и активные деятели рабочего движения.

Великая заслуга Ленина и его товарищей по «Союзу борьбы» состоит в том, что они на

деле начали осуществлять идею Маркса о соеди­нении социализма с рабочим движением. «Союз борьбы» впервые в России стал руководить массовым рабочим движением и разъяснять ра­бочим истинные цели и смысл их борьбы. Ле­нин первый выдвинул задачу объединения ре­волюционных кружков в единую политическую партию рабочего класса России. «Союз борьбы» представлял собой зачаток партии, опираю­щейся на массовое рабочее движение,— в этом его большое историческое значение.

За тюремной решеткой

В ночь с 8 на 9 декабря 1895 г. В. И. Ленин и значительная группа его соратников по петербургскому «Со­юзу борьбы за освобождение рабочего класса» были арестованы. Потянулись долгие 14 месяцев тюремного заклю­чения. Но это не были месяцы без­деятельности. В тюремной одиночке, куда был заточен Владимир Ильич, шла напряженная работа.

Вот строки из воспоминаний о тех днях, написанные старшей се­строй и верным соратником В. И. Ле­нина Анной Ильиничной Елизаровой-Ульяновой.

«Владимир Ильич был посажен в дом предварительного заключения, ко­ротко называвшийся «предварилкой»... Свидания разрешались обычно через месяц после ареста и по два раза в неделю: одно личное, другое общее, за решеткой. Первое, в присутствии надзирателя, продолжалось полчаса; второе — целый час. При этом надзи­ратели ходили взад и вперед — один сзади клетки с железной решеткой, в которую вводились заключенные, другой— за спинами посетителей... Передачи пищи принимались три раза в неделю, книги —два раза...

Владимир Ильич, налаживаясь на долгое свидание, ожидая далекой ссыл­ки после него, решил использовать за это время и питерские библиотеки, чтобы собрать материал для намечен­ной им .работы «Развитие капитализма в России». Он посылал в письмах длинные перечни научных книг, ста­тистических сборников, которые до­ставались ему из Академии наук, университетской и других библиотек. Я с матерью жила большую часть тюремного заключения Владимира Ильича в Питере, и мне приходилось таскать ему целые кипы книг, кото­рыми был завален один угол его ка­меры. Позднее и с этой стороны усло­вия стали более суровы: число книг, выдаваемых заключенному в каме­ру, было строго и скупо определено.

Тогда же Ильич мог не спеша делать выписки из статистических сборников и, кроме того, иметь и другие — научные, беллетристические — книги на русском и иностранном языках.

Обилие передаваемых книг благо­приятствовало нашим сношениям по­средством их. Владимир Ильич обучил меня еще на воле основам шифрован­ной переписки, и мы переписывались с ним очень деятельно, ставя малоза­метные точки или черточки в буквах и отмечая условным знаком книгу и страницу письма.

Ну и перепортили мы с этой пере­пиской глаза немало! Но она давала возможность снестись, передать что-либо нужное, конспиративное и была поэтому неоценима. При ней самые толстые стены и самый строгий на­чальнический надзор не могли поме­шать нашим переговорам... Я пере­давала ему известия с воли, то, что неудобно было, при всей маскировке, сказать на свидании. Он давал пору­чения такого же рода, просил пере­дать что-либо товарищам, завязывал связи с ними... просил передать, к которой доске в клетке, в которую пускали гулять, прилеплена черным хлебом записка для того или другого из них. Он очень заботился о товари­щах: писал ободряющие письма тому, кто, как он слышал, нервничал... Его неистощимое бодрое настроение и юмор поддерживали дух и у товари­щей.

Свидания с ним бывали очень со­держательны и интересны... Мы гово­рили намеками, впутывая иностран­ные названия для таких неудобных слов, как «стачка», «листовка». На­берешь, бывало, новостей и изощ­ряешься, как передать их. А брат изощрялся, как передать свое, рас­спросить. И как весело смеялись мы оба, когда удавалось сообщить или понять что-либо такое запутанное. Вообще наши свидания носили вид беспечной, оживленной болтовни, а

в действительности мысль была все время напряжена: надо было суметь передать, суметь понять, не забыть всех поручений. Помню, раз мы черес­чур увлеклись иностранными терми­нами, и надзиратель за спиной Влади­мира Ильича сказал строго:

— На иностранных языках гово­рить нельзя, только на русском.

— Нельзя,— сказал с живостью, обертываясь к нему, брат,— ну так я по-русски говорить буду. Итак; скажи ты этому золотому человеку...— продолжал он разговор со мной.

Я со смехом кивнула головой: «золотой человек» должно было обо­значать Гольдмана, т. е. не велела иностранных слов употреблять, так Володя немецкое по-русски перевел, чтобы нельзя было понять, кого он называет.

Одним словом, Владимир Ильич и в тюрьме проявлял свою всегдашнюю кипучую энергию. Он сумел устроить свою жизнь так, что весь день был наполнен. Главным образом, конечно, научной работой. Обширный материал для «Развития капитализма в России» был собран в тюрьме...

Но и этой большой работы было ему мало. Ему хотелось принимать участие в нелегальной, революцион­ной жизни, которая забила тогда клю­чом. Этим летом (1896 года) происхо­дили крупные стачки текстильщиков в Петербурге, перекинувшиеся затем в Москву... Год коронации Николая II с его знаменитой Ходынкой (см. стр. 520) отмечен первым пробным вы­ступлением рабочих двух главных центров,— как бы первым, зловещим для царизма маршем рабочих ног, еще не политическим, правда, но уже тесно сплоченным и массовым...

«Союз борьбы за освобождение ра­бочего класса»... становился все более и более популярным. Предприятие (речь идет о рабочих кружках, действо­вавших на предприятиях Петербур­га.— Ред.) одно за другим обращались

512