жа, какой написан художником,— тогда он оживет. Нужно смотреть на картину как на реальный вид за окном своей комнаты.
Нет человека, которому картины Левитана не напоминали бы о милых его сердцу уголках России. У каждого есть своя любимая картина Левитана. Мне, например, ближе всех картина «Золотая осень». Я считаю, что по своей живописности, точности красок и простоте она равна пушкинским описаниям осени. Вся поэзия русской осени, с ее чистейшим прохладным воздухом, с ее затишливыми водами и светлыми далями, с шорохом просвеченного насквозь сентябрьским солнцем золотого листа, воплощена в этой картине с удивительной силой. Вот такой была, должно быть, осень в Болдине, та памятная русская осень, которой мы все благодарны за то, что она оказалась великолепной творческой средой для Пушкина.
При жизни Левитана было принято искать и находить в его картинах различные оттенки грусти, печали и даже уныния. Время было унылое. Оно пыталось окрасить все окружающее в свой цвет. Левитановское уныние — это, конечно, глубочайшая неправда. Как можно назвать печальным художника, раскрывшего все богатство красок русской природы во всей их беспрерывной изменчивости?! Как можно говорить о грусти художника, картины которого пропитаны до последней нитки на холсте любовью к своей стране?!
Правда, иной раз при виде картин Левитана у нас появляется вполне законное сожаление, что мы не можем вот сейчас, в эту минуту, немедленно перенестись в те места, которые изображены на полотне.
О каждой из картин Левитана можно написать исследование и поэму. Описать их невозможно. Их надо видеть. Видеть «Золотую осень», с ее глубочайшей синевой небесного свода и золотом опадающих берез. И «Над вечным покоем», где мастерски передано величавое в своей угрюмости ненастье. И «Mapт», с его блестками тающих снегов (см. илл., стр. 272 — 273). И «Свежий ветер», с игрой широкой реки. И «У омута», где все полно той таинственности, которую создает соединение густых зарослей и чистой глубокой воды. И «Владимирку»1, овеянную памятью о поколениях прекрасных русских людей, поплатившихся каторгой за преданность народу.
Любите Левитана! Вглядывайтесь в его картины, и тогда перед вами предстанет вся наша страна во всей ее привольной красоте. И вы полюбите ее еще больше, чем любили до тех пор, пока ее не показал вам этот волшебный художник.
Михаилу Александровичу Врубелю родители прочили карьеру адвоката. Но страсть к искусству у этого прирожденного живописца была столь сильной, что уже взрослым, окончив университет, он поступил в Академию художеств. Вместе с Серовым он учился у лучшего педагога того времени — П. П. Чистякова, вместе с Серовым он мечтал о новом искусстве. Но Врубелю не пришлось окончить Академию. В 1884 г. из Киева в Петербург приехал известный историк искусства А. В. Прахов и, по совету Чистякова, увез Врубеля в Киев, поручив ему реставрацию старых фресок и новые росписи в Кирилловской церкви. В Киеве художник пробыл пять лет. Это был первый высокий взлет его творчества.
Великолепны эскизы, сделанные Врубелем для росписей Владимирского собора в Киеве (1887). Он изобразил в нескольких вариантах сцену оплакивания Христа богоматерью. Не религиозный сюжет интересовал художника. Он думал о выражении человеческих чувств, больших страстей, о людских трагедиях. Его герои обладают гигантской духовной силой.
Лишь немногое из того, что замыслил Врубель в 80-е годы, было им осуществлено. Его проекты были слишком необычны, они не укладывались в привычные нормы. Врубель пугал своей оригинальностью.
Высший расцвет врубелевского творчества относится к 1890 — началу 1900-х годов. В этот период, уже в Москве, художник необычайно широко раскрыл свои творческие возможности. Каких только областей искусства не коснулся его могучий талант! Он писал живописные картины и монументальные панно для особняков богатых меценатов. Создавал архитектурные проекты и делал эскизы для предметов прикладного искусства. Рисовал иллюстрации (лучшие из них — к «Демону» Лермонтова, 1891) и делал книжные знаки для различных изданий. Выступал как театральный декоратор и работал над циклом скульптурных
1 Картины, которые перечисляет здесь К. Паустовский, написаны Левитаном в течение 8 лет, с 1892 по 1900 г., и хранятся в Третьяковской галерее в Москве.
275